Странная судьба одного таланта

Смирнов С.С.

В 1960 году, будучи в Италии, я познакомился в Неаполе с известным художником-коммунистом Паоло Риччи. Гостеприимно приняв меня в своем доме, Паоло Риччи на прощание подарил мне свою книжку.

– Это моя монография о советском художнике, – сказал он.

Монография называлась «Илья Глазунов». Должен признаться: из Глазуновых я знал только русского композитора, а советский художник с этой фамилией был мне неизвестен. Тогда я постеснялся высказать перед Риччи свое незнание. Я понимающе сказал: «А, Глазунов! Интересно!» и поспешил перевести разговор на другую тему, чтобы Паоло Риччи, чего доброго, не спросил моего собственного мнения об этом нашем художнике.

Потом я прочитал монографию, просмотрел приложенные репродукции, и мне действительно стало интересно и захотелось познакомиться с Ильей Глазуновым и его творчеством.

Но по приезде в Москву я не нашел у себя общих с Глазуновым знакомых, а прийти незваным гостем постеснялся, и мое намерение не осуществилось, пока минувшей зимой сюда не приехал другой итальянец – кинорежиссер Джузеппе де Сантис, с которым мы писали сценарий советско-итальянского фильма. Как-то вечером после работы Де Сантис пригласил меня съездить к одному его московскому знакомому. Этим знакомым оказался молодой художник Илья Глазунов.

Я не знаток живописи и графики, но с большим уважением и любовью отношусь к этому виду искусства и способен отличить произведение, отмеченное талантом, от бездарной мазни или холодного ремесленничества. Не надо было слишком пристально вглядываться в работы Ильи Глазунова, чтобы почувствовать печать яркого, своеобразного и ищущего таланта. И мне вдруг стало стыдно и горько оттого, что понадобилось вмешательство двух иностранцев – неаполитанца и римлянина, чтобы познакомить меня, москвича, с творчеством моего талантливого соотечественника, живущего в том же городе, что и я.

«Ага! Мне все понятно, – скажет мне многоопытный читатель. – Вероятно, этот ваш Глазунов типичный абстракционист или еще какой-нибудь из модных на Западе «истов», один из тех, кто мажут на полотне бог весть какие неразрешимые ребусы. Наверно, потому-то он известен на Западе и малоизвестен у нас».

Да нет же, дорогой многоопытный читатель, совсем не так. Все, что я и мои друзья видели в студии Глазунова, говорит о нем, как о художнике-реалисте, который прочно связан с русским национальным искусством и его традициями, которому органически чужд и противен абстракционизм.

Мы видели у него множество портретов, хорошо выполненных, отмеченных истинной психологической глубиной, тонкой выразительностью. Кстати, об этом читатель в какой-то мере сможет судить и сам – в одном из недавних номеров «Огонька» были напечатаны репродукции с нескольких работ Глазунова. Мы видели талантливую серию картин и рисунков, написанных художником на темы произведений Ф. М. Достоевского. Очень интересны картины из жизни старой русской деревни, а полотно «Иван Грозный», как мне кажется, всколыхнет душу каждого и не оставит равнодушным даже самого холодного зрителя. Можно много говорить о рисунках и картинах Глазунова, о теме жизни современного города и о проникнутых глубоким лиризмом полотнах, посвященных любви.

Глубокое впечатление оставляют эскизы художника к его большой и еще не совсем оконченной картине, посвященной народному подвигу в самый грозный, первый год Великой Отечественной войны. К сожалению, эту картину видеть нам не пришлось – она уже несколько лет пылится где-то на складе: размеры полотна не позволяют художнику работать над ним в небольшой комнате, которая служит ему студией, а другого помещения ему до сих пор не дали.

Поражает разнообразие творческой манеры Глазунова – чувствуется, что художник неустанно ищет и пробует все новое и в области содержания (от библейских сюжетов до современной темы), и в сочетании красок, и в композиции картин). Но все это, несомненно, поиски художника-реалиста, и даже вряд ли следует ставить ему в укор увлечение древнерусской живописью – ее влияние явно сказывается во многих полотнах Глазунова. Разве не является нашей национальной гордостью творчество Андрея Рублева или Феофана Грека, у которых неустанно учится молодой художник?

Словом, талант Глазунова неоспорим. И в странном противоречии с этим выглядят непонятные превратности творческой биографии и нынешнего положения этого художника.

Биография Ильи Глазунова такова. Он – ленинградец, перенесший блокаду, потерявший своих родных и после войны поступивший в Институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина в Ленинграде. Его руководителем оказался такой крупный, уважаемый художник, как Б. Иогансон, который, казалось бы, мог гордиться своим талантливым учеником. Но случилось нечто непонятное – за свою дипломную работу Илья Глазунов получил тройку, то есть фактически был объявлен творчески несостоятельным. Признаюсь, после всего виденного в студии художника не хочется верить в справедливость такой суровой оценки. Но я готов допустить, что Глазунов плохо выполнил дипломную работу и заслужил свою тройку. Однако при всех допущениях уже трудно объяснить то, что происходило с ним в дальнейшем.

После того, как на международном конкурсе молодежи и студентов Глазунов получил почетный диплом за картину «Юлиус Фучик», руководство Центрального Дома работников искусств в Москве организовало в 1957 году выставку его картин и рисунков.

Выставка имела большой успех у посетителей, но вызвала столь же большое недовольство и раздражение со стороны руководителей Союза художников. «Что же удивляться после этого, – писал в газете «Советская культура» в октябре 1957 года Б. Иогансон, – когда студент художественного вуза И. Глазунов возомнил себя новоявленным «гением» и организовал свою персональную выставку».

Глазунов – художник продуктивный, много работающий, и, несмотря на противодействие, которое он постоянно встречал, его картины время от времени пробивали себе дорогу и появлялись на выставках. За последние 6 – 7 лет он участвовал уже в 12 выставках, в том числе и 4 международных.

Членом Союза художников по существующей практике можно стать, если твои работы были показаны хотя бы на двух выставках. Это правило как бы не распространялось на Глазунова – в течение нескольких лет ему отказывали в приеме, и лишь год назад этого художника МОССХ словно из милости принял в… кандидаты союза.

Со времени выставки в ЦДРИ прошло пят лет. Все эти годы Глазунов напряженно работал, и у него скопились десятки новых талантливых картин и портретов, которые почти никто не видел. Однако добиться от союза выставки своих работ он не может. У него нет своей творческой мастерской, какие имеют многие московские живописцы.

Понимаю, что я заставил читателя недоумевать. «Если автор прав, – скажет он, – и если Илья Глазунов так талантлив, то чем же объяснить странное отношение к нему в Союзе художников? А может быть, прав не автор статьи, а правы руководители союза и Глазунов вовсе не талантлив».

Первое – кто прав – можно решить просто: устроить выставку работ Глазунова, а потом заглянуть в книги отзывов, если, конечно, товарищи из союза не скажут, что все это «обывательский интерес», «нездоровая шумиха», «вредный ажиотаж» – примерно так оценивался ими успех выставки Глазунова в 1957 году.

Что же касается второго – отношения к Илье Глазунову в союзе, атмосферы, созданной вокруг него, то здесь я лишь могу присоединить свое недоумение к недоумению читателя.

Я уже говорил, что Глазунов – художник ищущий, и, как у всякого ищущего художника, у него бывают и удачи, и неудачи. Мне тоже кажется, что в его творчестве есть свои недостатки – например, обнаженная аллегоричность в некоторых картинах, а порой даже дидактичность или утрировка темы, доходящая иногда до неоправданного гротеска. С ним можно и нужно спорить, но масштаб его таланта и степень творческой зрелости требуют, чтобы это были споры равного с равными, а не высокомерные поучения мэтров начинающему «кандидату в художники». А разве, скажем, можно назвать спором равного с равным строки об Илье Глазунове в статье критика Г. Недошивина в № 1 за 1961 год журнала «Творчество» (орган Союза художников СССР)?

«Философствования» И Глазунова, работы которого иногда пользуются дешевой славой якобы интеллигентности, идут скорее от амбиции, чем от действительно серьезной работы мысли. Вопиющая пошлость его вещей свидетельствует не о культуре чувств, которая всегда ведет к строгости и ясности внутреннего строя произведения, а о неспособности по-настоящему глубоко чувствовать».

Ведь все это написано о художнике, который вот уже 5 лет не имеет возможности устроить свою выставку и, следовательно, не в состоянии своими полотнами опровергнуть перед зрителями грубо несправедливую, «дубинную» оценку критика. Не правда ли, такой, с позволения сказать, «спор» носит несколько односторонний характер?

Большинство художников, с которыми я разговаривал о Глазунове, признает его талант. Но в ответ на мое возмущение по поводу того, что он еще не член союза и что ему не дают устроить выставку, они выдвигали, на мой взгляд, более чем странные доводы.

– Как Вам не стыдно! – говорили мне. – Вы заступаетесь за такого человека, как Глазунов! Ведь у него ужасный характер! Он говорил дерзости даже своим учителям, нашим уважаемым, заслуженным мастерам!

Весьма озадачивающее объяснение! Мы, литераторы, порой поругиваем за то, за се нашу творческую организацию. Но вряд ли возможно, чтобы писатель с таким же крупным талантом, как Илья Глазунов, годами оставался вне союза, даже если его характер и не нравится нашим руководителям. Признаюсь, для меня осталось загадкой, почему при вступлении в Союз художников такое решающее значение придается личным чертам характера. Я слишком мало знаю Глазунова как человека и допускаю, что он был неоправданно резок и даже дерзок со своими учителями, что он, возможно, излишне самоуверен, но, простите, какое отношение все это имеет к членству в творческом союзе или к организации выставки работ, где критериями должны быть только талант, идейно-художественная ценность произведений художника?

«В чем же все-таки дело?» – настойчиво спросит читатель. А не в том ли, что в Союзе художников и в его отделениях создалась атмосфера, при которой вкусы и мнения нескольких высокоавторитетных мэтров стали непреложным и жестким законом, и все, что выходит за рамки, определенные этими вкусами и мнениями, объявляется ненужным и негодным для советского искусства? Вряд ли такая атмосфера благотворно сказывается на судьбах нашего изобразительного искусства, на росте молодой смены художников. Недаром на некоторых наших художественных выставках зрители сетуют на однообразие и недостаток оригинальности отобранных произведений.

Наши товарищи художники, как и мы, литераторы, постоянно имеют дело с понятием таланта, и что бы ни говорили, понятие это не такое уж расплывчатое и неопределенное.

Талант – это важное народное, государственное достояние. Зажимать талант, нужный народу, стараться изолировать его от людей – это такое же антиобщественное, антигосударственное действие, как попытка без причины остановить завод или сгноить зерно на корню. Это, быть может, еще более тяжелый проступок, потому что талант не вырастишь, как зерно, и не построишь, как завод, и потому, что ущерб, нанесенный таланту, легче скрыть в силу широких и в значительной мере субъективных критериев искусства. И хотя вековая история всех искусств говорит нам, что настоящий талант рано или поздно пробьет себе дорогу сквозь все препятствия, в нашем социалистическом обществе это никогда не должно произойти поздно, потому что такое опоздание противно самой природе нашего строя.

Вот почему мне захотелось написать о странной судьбе талантливого художника Ильи Глазунова.